(научно-фантастический роман-сказка)
Глава 30-я, в которой красота обнаруживает колоссальную силу и спасает мир
Человек может сколько угодно считать себя всесильным. Более того, есть люди, сила которых необычайно велика. Однако человек по-прежнему слаб, проигрывая монстрам, именуемым системами, которые из человеков как раз и состоят.
Сильные люди, каких немного, еще как-то имеют силу воспротивиться системам. Обычные слабые люди, коих подавляющее большинство, легко подавляются системами и легко ими управляются.
В своем обычном состоянии большие социальные системы - от организаций до стран - не особенно утруждаются, их энергозатраты так же невелики, как у лежащего на диване лентяя. Такие ленивые системы понемногу потягивают энергию из персонала и населения, как пивко из бутылки. Если же система переходит в активный режим, например, в случае аврала на работе или национального проекта в стране, то легкой пищи им становится маловато.
Особый случай высокого уровня энергопотребления систем - война. Войне - это битва систем. На войну, целью которой является подавление другой системы вплоть до полного уничтожения, всегда требуется очень много энергии. И системы, в каждом из воюющих лагерей начинают выжимать из своего населения все энергетические соки.
Ужесточение дисциплины, введение законов военного времени, увеличение продолжительности рабочего дня, отмена выходных и отпусков - все это ограничивает человека, но энергия из него извлекается, когда человек испытывает дискомфорт, выражает недовольство и ругает власти. Но это мелочи, что-то вроде салатика на закуску или аперитива.
Большие дозы энергии системы извлекают из людей, когда те испытывают ненависть и готовы убивать себе подобных. Ненависть к врагу - это для систем высококалорийная пища. Это как наваристый борщ, как густая шурпа, картошка с мясом или шашлык в лаваше. Тяжело и сытно. Ради такой еды системы идут на все, чтобы спровоцировать в людях ненависть. В этот момент обе воюющие системы благодарны друг другу за перекрестно вызываемое чувство ненависти своих к чужим.
Бывает, что в какие-то времена враг становится не таким вражеским и кровожадным. Такой враг не вызывает уже испепеляющей ненависти. Этим уже не наедается воюющая система, и тогда в дело вступаю два мощных провокатора, два безупречных оружия информационных войн - агитация и пропаганда. Первая батарея орудий нацелена против противника. «А-житация» переводится, как настроить, возбудить против.
Вторая батарея лупит по своим позициям, внушая иллюзорное, гипертрофированное преимущество, превосходство над противником. На снарядах пропаганды написано: «Мы - великая нация!», «У нас великая миссия!», «Наш народ - освободитель!», «Наша война - справедливая!», «Наше дело - правое!».
Такое зомбирование не проходит бесследно. Население все более превращается в роботов, отдающих не только свои жизни, но и энергию свое системе, своей стране. В окопах, на баррикадах, у станка, в курилках, за рюмкой, на кухнях..., в комментариях в социальных сетях.
Системы ненасытны. Два повара - Агитация и Пропаганда - кулинарного шоу «Информационная война» уже не могут утолить растущие энергетические аппетиты систем. Требуется что-то острое, как перец «Чили». Жгучей приправы нужно совсем немного - на кончике ножа. Требуется приложение ничтожных минутных усилий, чтобы разрушить построенное огромным трудом. Требуется совсем немного тротила или пластита, чтобы унести жизни людей, проживших годы.
Разрушение жизненно важных объектов - диверсия. Уничтожение людей - теракт. К обычному питанию ненавистью добавляется сытная паника. Системы жируют. Это пик их обжорства.
Хотим мы или нет, красиво это прозвучит или покажется неприглядной правдой, но именно так все и обстоит. Системы заинтересованы в войнах, развязывают их и делают все, чтобы война продолжалась. Системы сами разжигают ненависть. Системы провоцируют диверсии и теракты.
Системы способны нашептать на ухо конкретному человеку, заставить его сделать нечто провоцирующее грандиозные последствия, долгие годы питающие потом систему. Часто для этого выбираются слабые или психически нездоровые, с искореженной личностью.
Так, полоумный студент Гаврила Принцип, поразив револьверной пулей эрцгерцога Франца Фердинанда, стал буквальной причиной Первой мировой войны. Сейчас вызвать войну также легко, как и всегда. Вспомните, по случаю, и «Яблоко раздора» - провокацию десяти лет Троянской войны.
Есть ли у человечества хоть какие-то шансы уморить с голоду или посадить на голодный паек ненасытные системы? Попытки найти противоядие от отравляющей людей ненависти делаются испокон веков.
Религиозные лекарства, призывающие к смирению, оказались не просто бесполезными, но с ужасными побочными последствиями. Религиозный экстремизм стал смертельно опасным осложнением после лечения болезни человеконенавистничества религиозными догматами, нелепыми сказками и дикими шаманскими ритуалами в странных одеждах.
Почему только исламский экстремизм приходит в голову? А «Крестовый поход», а «Охота на ведьм», а истребление волхвов и уничтожение старообрядцев? Это христианский экстремизм.
Однако нечто буквально человеческое все же способно окатить человека ушатом холодной воды, отрезвляя и вырывая из лап систем, освобождая от оков. Печальная песня, роман об истории любви, поучительная притча, сильный кинофильм, щемящие сердце стихотворные строки. Никто не сможет объяснить природу и механизм такого мощного воздействия на человека, казалось бы, ничтожной малости слова и образа, раскрытого им.
«В начале было слово!». Возможно, это означает начало всех начал - человеческое в человеке, то, что и есть в человеке по образу и подобию божьему.
Степан Андреевич - инженер по технике безопасности Московской фабрики елочных игрушек и хотел бы привнести гармонию в каждого человека, пробудить в нем человеческое, но вот уж этого он точно не знал, как сделать. Может, сейчас, когда всех сблизила, побратала корпоративная вечеринка, стоило бы сказать всем людям сразу какие-то важные слова, делающие их лучше и чище, побуждающие любить друг друга в исходном смысле этого слова, как в библейском «Возлюби ближнего!».
На этих его мыслях что-то переменилось в зале, прошелестело какое-то движение, гул затих, люди замерли и перестали жевать. Прожектор осветил сцену фабричного клуба. На сцене стоял Сергей. В белой рубахе-косоворотке, в темных штанах заправленных в черные сапоги. Начиналось какое-то представление, но определенно не шутовское - Сергей был серьезен. Он подождал еще немного и заговорил. Громко, нараспев с выражением своих чувств интонацией.
Я покинул родимый дом,
Голубую оставил Русь.
В три звезды березняк над прудом
Теплит матери старой грусть.
Кто-то хохотнул передразнив: «Слышь? Голубая Русь...», но ему дали затрещину и он заткнулся поперхнувшись. Все повернули головы к сцене. Стояла тишина, и только голос Сергея звенел, подражая знакомой всем интонации автора стихов. Да и сам он был похож, вот только автор не дожил до возраста чтеца.
Золотою лягушкой луна
Распласталась на тихой воде.
Словно яблонный цвет, седина
У отца пролилась в бороде.
Люди стали подниматься с мест и сходиться к сцене. Почему-то никто не посчитал это номером художественной самодеятельности и не улыбался в поддержку выступающего. Люди молчали. У женщин увлажнялись глаза и они осторожно промокали их платочками. Голос Сергея летел над головами, и многим показалось, что за его спиной открылась панорама поймы широкой реки, голубое небо и белые облака.
Я не скоро, не скоро вернусь!
Долго петь и звенеть пурге.
Стережет голубую Русь
Старый клен на одной ноге.
Люди стояли плотной толпой перед сценой. За столиками не осталось никого. Даже пьяные, уснувшие в тарелках, стояли и трезвели на глазах. Больше никто не осклабился на «голубую Русь». Все понимали, что это о небесах, а не о некоторых людях.
И я знаю, есть радость в нем
Тем, кто листьев целует дождь,
Оттого, что тот старый клен
Головой на меня похож.
Сергей закончил читать стих и уронил голову. Зал взорвался аплодисментами, как это, наверное, было, когда стихи читал сам автор. И не давая людям опомниться, отвлечься на рукоплескания, он продолжил читать стихи.
За горами, за желтыми долами
Протянулась тропа деревень.
Вижу лес и вечернее полымя,
И обвитый крапивой плетень.
Там с утра над церковными главами
Голубеет небесный песок,
И звенит придорожными травами
От озер водяной ветерок.
Не за песни весны над равниною
Дорога мне зеленая ширь -
Полюбил я тоской журавлиною
На высокой горе монастырь.
Каждый вечер, как синь затуманится,
Как повиснет заря на мосту,
Ты идешь, моя бедная странница,
Поклониться любви и кресту.
Кроток дух монастырского жителя,
Жадно слушаешь ты ектенью,
Помолись перед ликом Спасителя
За погибшую душу мою.
Сергей читал еще долго. На сроках из стихотворения «Песнь о собаке» женщины, на скрывая слез, всхлипывали. Что-то такое было и в стихах, и в звучавших со сцены словах, и в том, кто эти слова выкрикивал нараспев в зал.
Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят.
До вечера она их ласкала,
Причесывая языком,
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок.
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать...
И так долго, долго дрожала
Воды незамерзшей гладь.
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
В синюю высь звонко
Глядела она, скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
Этого удара словом не выдержали и некоторые мужики, особенно пьяные - они не стесняются эмоций и более сентиментальны. Многие из стоящих плотной стеной перед сценой то ли поддерживали друг друга, то ли обнимали друг друга за плечи. С людьми явно происходило что-то необычное. Сергей вошел в роль. Он словно светился в своей белой рубахе. В движениях его рук была удивительная сильная мужская пластика. Сергей продолжал читать стихи.
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
Милые березовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящим
Я не в силах скрыть своей тоски.
Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.
Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил,
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве,
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящим
Я всегда испытываю дрожь.
Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле.
Сергей замолчал. Последние строки стихотворения словно эхом звенели под потолком зала. Люди молчали в оцепенении. Сергей повернулся и ушел в глубь сцены. Оваций не было. Люди стали приходить в себя. Они обнимались, троекратно расцеловывались, из глаз многих продолжали катиться слезы. Дух всеобщей любви, пусть и недолгой, витал над людьми. Что-то высокое и светлое напитало души людей. Они стали постепенно расходится за столики, зазвенели фужеры и рюмки. Звучали дружеские искренние тосты и здравицы. Атмосфера корпоративной вечеринки изменилась и на этой высокой ноте удержалась до завершения вечера.
Перевалило за полночь. Уже сегодня ночью наступит новый год.
* В этой главе процитированы стихотворения Сергея Александровича Есенина
Комментариев нет:
Отправить комментарий